«О тех, кого помню и люблю»

«О тех, кого помню и люблю»
«О тех, кого помню и люблю»
«О тех, кого помню и люблю»
«О тех, кого помню и люблю»
«О тех, кого помню и люблю»
«О тех, кого помню и люблю»
«О тех, кого помню и люблю»
«О тех, кого помню и люблю»
«О тех, кого помню и люблю»
«О тех, кого помню и люблю»
«О тех, кого помню и люблю»
«О тех, кого помню и люблю»
Фото: gazetayakutia.ru
Аита Шапошникова - журналист, переводчик, критик, дочь художника

Возглавляя журнал и работая в газете, наша коллега придерживалась негласного правила — не писать о себе и своих родных, хотя рассказать ей есть о чем. Но дать интервью Аита Ефимовна согласилась, и благодаря ей известные люди республики — как ныне живущие, так и давно ушедшие — открылись с новой, неожиданной стороны.

Рукописи не горят, картины — не исчезают Аита в детстве. Отец Ефим Михайлович. Ефим Шапошников за работой.

— Родиться дочерью детского художника — это счастье. С самых ранних лет видеть упоение работой, восхищение объектом, который рисуешь…
Папа никогда не расставался со своим блокнотом. Он даже в дороге умудрялся рисовать и, наверное, был одним из немногих людей, не имевших ничего против долгих и продолжительных мунняхов, потому что во время них делал наброски, эскизы.

А каждый выход на плэнер был для нас праздником. Папа писал пейзажи, мы же с братом Васей играли рядом, время от времени поглядывая на него: в процессе творчества он всегда был как хорошо настроенный инструмент, и наблюдать за ним было одно удовольствие.
При этом он из-за тяжелой болезни трудно переносил запахи, в том числе запах красок, и живописцем физически быть не мог, однако пейзажи писал. И свою дипломную работу в Якутском художественном училище он написал маслом.
Это была картина по якутской сказке «Девушка-хвощинка», вызвавшая у видевших ее много восторгов, которые не угасли с годами, хотя сам холст пропал. Художники иначе чем «волшебным» его не называли. А мы уже и не надеялись когда-либо увидеть эту папину работу, как вдруг на юбилей Национального художественного музея из Москвы приехала племянница Льва Габышева и привезла с собой в качестве подарка пропавшую «Хвощинку»! Оказалось, Льву Михайловичу в свое время так понравилась эта картина, что он выпросил ее у папы и увез с собой.

«Японский шпион»

— Туберкулез у папы — следствие голодных военных лет. Он же осиротел в 1942‑м — сначала умер отец, а вскоре он схоронил мать и одну из сестер. Младшую сестру, Ольгу, поднял на ноги сам. Был еще брат Миша, но прокормиться втроем у них не было никакой возможности, поэтому Михаил вырос в детдоме, но впоследствии они поддерживали добрые родственные отношения.
Иначе и быть не могло — папу обожала вся его родня. Как только он выписывался из больницы, мы отправлялись в гости по дядюшкам, тетушкам, и все просто надышаться на него не могли, и дело даже не в том, что папа вернул семье былую славу, просто его нельзя было не любить.

Та операция спасла жизнь Диме — будущему писателю и государственному деятелю Дмитрию Наумову.

Что же касается славы… Старший брат нашего деда Михаила, Петр Шапошников, был известной личностью — красный партизан, ревкомовец, председатель первого намского колхоза.
Мало того — «партизан Бетюрюскэ», как его называли, был другом Платона Алексеевича Ойунского. Платон, приезжая в Намцы, всегда останавливался у Петра, а Петр, бывая в Якутске, обязательно заглядывал к Платону. Разумеется, после ареста Ойунского взяли и его. Папин дядя, объявленный японским шпионом, умер в лагере в Эге-Хая.

«Ефим — моя гордость»

— Папа, в 16 лет оставшись сиротой, да еще с маленькой сестрой на руках, сумел тем не менее поступить в Якутское художественное училище, где стал любимым учеником народного художника ЯАССР, основателя Союза художников нашей республики Петра Романова. Петр Петрович так и говорил: «Ефим — моя гордость».
Книги с его иллюстрациями начали выходить с 1948 года. За два года до этого папина двоюродная сестра Анна вышла замуж за Семена Данилова, он часто бывал у них и перезнакомился со многими писателями. Со временем это переросло в сотрудничество.
В больнице его навещали и художники, и литераторы. Когда Афанасий Петрович Мунхалов стал лауреатом Государственной премии имени Ойунского, он первым делом пришел в больницу к папе, и врачи, воспользовавшись случаем, тут же устроили ему встречу с пациентами и медперсоналом.
Папа и его друзья — это отдельная тема. Тогда в Якутске творческих людей было не так много, даже театра было всего два. Но каждый художник — это ведь целая вселенная, а друг в друге они черпали вдохновение. Общение им было нужно, как воздух, тем более что мало кто понимал их разговоры — например, о соотношении пятен. Сплошная символика! Так что это был своего рода закрытый клуб.
А какие подарки они привозили папе: кисти, краски, какую-то необыкновенную бумагу… Помню, Афанасий Петрович привез папе из Японии набор фломастеров и маркеров, которых у нас тогда невозможно было достать.

Судьба

— Когда он попал в больницу в последний раз, в соседней палате лежал совсем молодой парень по имени Дима, которого врачи уже записали в «смертники». А папа уговаривал его через «не могу» вставать и ходить держась за стенки.
Глядя на это, медики изменили свое мнение: раз парнишка может передвигаться самостоятельно, значит, какой-то резерв у организма имеется, и есть смысл оперировать. Та операция спасла жизнь Диме — будущему писателю и государственному деятелю Дмитрию Наумову.
А папе уже ничто не могло помочь. Его не стало, когда мне было 14, Васе — 10, Кате — семь, Туяре — четыре. Но книги его продолжали выходить, и это нас грело. Поддерживали друзья отца — Иннокентий Потапов, Виктор Петров, Афанасий Осипов.
Мама нам всегда внушала: «Папа у нас необыкновенный». Но у нас и мама необыкновенная. Она была учительницей русского языка и литературы, и в одной школе с ней работала Ольга Саввична Сыромятникова, родная сестра писательницы Анастасии Сыромятниковой. Через Ольгу они познакомились и подружились, и мама стала практически ее личным переводчиком. Переводила она и Константина Чиряева, чьи педагогические труды знает вся республика.
Где она находила время? Работа, бесконечная проверка тетрадей, четверо своих детей… Засиживалась за полночь. И я стала ей потихоньку помогать, хотя училась в физматклассе.
А когда была в девятом, в газете «Эдэр коммунист» вышло объявление о конкурсном наборе на отделение переводчиков Литературного института. Я всегда мечтала учиться в Москве, и переводы у меня уже были, но не было аттестата… И вдруг этот набор перенесли на следующий год!


Впоследствии я узнала, что Семен Петрович Данилов несколько лет выбивал в Москве квоту для нашей республики, а когда все вроде бы было на мази, нас обскакали поляки. Так что набор в Литинститут состоялся лишь через год, но я‑то к тому времени уже закончила школу, и мы с моей подругой Машей Тереховой играючи сделали переводы и отправили Семену Петровичу. За результат я не особенно переживала: переводила с восьмого класса, и рука у меня была набита, так что факт своего поступления в институт я приняла, как должное.

«Дети вдали от дома»

— Москва была сказкой. Москва и москвичи. Они нас очень жалели: «Совсем дети, и так далеко от дома». Особенно их умиляли наши косы ниже пояса.
Николай Алексеевич Габышев преподавал у нас якутский язык, вел семинар. Мы обожали его, а он — нас. Что бы ни случилось, стоял за нас стеной и так расхваливал, что в учебной части все были убеждены: якуты — очень талантливая группа. А на 7 ноября нас даже на неделю отпустили домой, оплатив проезд: «Дети по своим мамам соскучились!». Тоже, думаю, заслуга Николая Алексеевича.
Однажды он задумал сводить нас на встречу с Владимиром Державиным, который перевел множество эпосов, а в их числе — наше олонхо. «Нюргун Боотур» стал его лебединой песней. Он был уже тяжело болен, и жена согласилась допустить до него не больше трех человек. А в полном составе мы пошли на его похороны. Народу было очень мало, и в институте потом говорили: «Если бы не наши ребята, венки держать было бы некому».
На смену Николаю Алексеевичу пришел Петр Николаевич Тобуроков. Если Габышев относился к нам как к равным, то для Тобурокова мы были детьми. К тому же он ведь был фронтовиком, прошедшим через окопы Сталинграда.

Нас снимали с занятий и отправляли встречать высоких гостей из братских соцстран — то Тодора Живкова, то Эриха Хонеккера, то еще кого.

Жили они с женой Евгенией Васильевной в нашем общежитии. Евгения Васильевна — чудо-человек. Нашла в Москве рынок, где продавали свежие сливки, и делала нам керчех, пекла оладушки. Поешь у них — и будто дома побывала. Она была ангелом-хранителем для всей своей семьи, для нас, но, конечно, в первую очередь — для мужа. Петр Николаевич ходил в толстенных очках — последствия ранения, и когда его прооперировали, она его очень трогательно выхаживала.
К Тобуроковым часто приезжали артисты и мелодисты. Помню, Аркадий Алексеев устраивал у него концерты — порой до глубокой ночи, а мы слушали, раскрыв рты. Петр Пестряков читал басни, юморески, скороговорки-чабыргахи, и нам оставалось только впитывать это живое слово, звучащее в песне, на устах у артистов. Бесценная школа.
Потом к ним привезли внука Петеньку, сына Дмитрия Федосеевича Наумова — того самого Димы, которого папа когда-то уговорил подняться с постели. Петеньке было пять лет, и до чего же он был любознательный, умненький, сколько стихов знал наизусть!
Еще мы любили, когда нас снимали с занятий и отправляли встречать высоких гостей из братских соцстран — то Тодора Живкова, то Эриха Хонеккера, то еще кого. Выстроимся вдоль проспекта живым коридором с десяти утра, час простоим и весь день свободны.
Семен Петрович Данилов приезжал в Москву в год по несколько раз, месяцами жил в Доме творчества в Переделкино и часто приходил нас проведать. Знакомил с друзьями, а они у него все великие поэты и писатели: балкарец Кайсын Кулиев, чукча Юрий Рытхэу, калмык Давид Кугультинов, башкир Мустай Карим. Иван Мигалкин, который учился курсом старше нас, во время бесед с ними что-то записывал, а мы, увы, нет.

«Крестница» Софрона Данилова коллектив журнала Далбар Хотун. Автограф дает Петр Тобуроков. С секретарем правления Союза писателей РФ Николаем Коняевым.

— Производственную практику я проходила в журнале «Полярная звезда» — это была объединенная с журналом «Хотугу сулус» редакция. «Хотугу сулус» тогда выписывала каждая семья, его ждали, а получив, буквально вырывали друг у друга из рук.
Когда я пришла туда, мне указали на стопку рукописей: «Напиши отзывы». В основном это, конечно, были «творения» графоманов, но попадались и интересные вещи. Потом, когда женщина — технический редактор и по совместительству корректор — уволилась, мне предложили освоить профессию техреда и занять ее место.
В «Хотугу сулус» тогда работали наш любимый Николай Алексеевич Габышев, Семен Руфов, одновременно со мной появился Василий Семенович Яковлев‑Далан, в «Полярной звезде» — Иван Ласков, Дмитрий Вишняков. Все писательские собрания — и профсоюзные, и секционные — проводились у нас, и тогда в кабинет, рассчитанный на семь-восемь человек, набивалось тридцать, а то и больше. Стулья стаскивали отовсюду. И праздники — Новый год, 7 ноября, День Победы — отмечали вместе.
Публикации начались почти сразу. Сначала мне подсовывали подстрочники, а в 1981‑м вызвал к себе Софрон Петрович Данилов: «Хочу, чтобы ты перевела мои рассказы». Я, окрыленная, села за работу, и перевела целую подборку. Он отправил некоторые из них в «Литературную Россию», и там они вышли разворотом. Для меня это был праздник. Еще бы — их прочел весь Советский Союз!

Я в прямом смысле умылась слезами, когда переводила: сколько испытаний выпало на его долю — война, плен, побеги из концлагеря, уму непостижимые издевательства, а потом длившаяся годами травля…

Потом я перевела книгу Николая Максимовича Заболоцкого-Чисхана. Он в свое время был впечатлен папиными иллюстрациями и сказал многозначительно: «Если ты дочь Ефима…»
А первой моей крупной работой стал роман Ивана Егоровича Федосеева-Доосо о Михаиле Андреевиче Алексееве «Учитель от бога». Я в прямом смысле умылась слезами, когда переводила: сколько испытаний выпало на его долю — война, плен, побеги из концлагеря, уму непостижимые издевательства, а потом длившаяся годами травля… Книга долго пролежала в портфеле книжного издательства, но выйдя в 1993 году, сразу стала бестселлером, ее расхватали влет. Думаю, она стоит того, чтобы ее переиздали…
Мои сестры пошли по стопам отца. Катя закончила Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии, оформила около 40 спектаклей в Санкт-Петербурге и Якутске. Фильм «Мой убийца», где она была художником-постановщиком, вышел в российский прокат. Туяра — выпускница Красноярского государственного художественного института, художник-график, преподает в АГИКИ. Наш единственный брат Вася, между прочим, очень неплохо рисовавший в детстве, выбрал другую профессию — стал горным инженером, живет в Айхале.
Я не устаю благодарить судьбу за всех хороших людей, с кем она меня сводила…

Кюннэй ЕРЕМЕЕВА

«Якутия», 19 октября 2017 г.

 
По теме
14 марта в Алданской городской детской библиотеке прошёл в очередной раз муниципальный этап Всероссийского конкурса «Живая классика».
Пожар в расселенном доме: Причина — поджог - ИА SakhaLife.Ru В Ленске произошел пожар в расселенном доме: Предположительная причина — поджог В Ленске 18 марта в 00:15 в пожарно-спасательную службу поступило сообщение о пожаре в расселенном доме на улице Фурманова.
ИА SakhaLife.Ru
Фото проекта АО «Гипроздрав» - Министерство строительного комплекса Во время встречи главы РС(Я)  Айсена Николаева с Президентом РФ Владимиром Путиным в режиме видеоконференции, обсудили планы региона и наиболее важные соцобъекты.
Министерство строительного комплекса
Священник встретился с заместителем главного врача Республиканской клинической больницы №3 - Якутская и Ленская епархия Руководитель Социального отдела Якутской епархии иерей Корнилий Рахманин встретился с заместителем главного врача по медицинской части Республиканской клинической больницы №3 Павловой Анной Владимировной.
Якутская и Ленская епархия